Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.] - Валентин Осипович Осипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но учитель поразительно деликатен. Он никогда не подчеркивал этого. Его радовало другое. Рукопись «Тихого Дона», врученная ему с немалыми опасениями и колебаниями, блестяще продемонстрировала как подлинную партийность, народность, революционность идейных побуждений его автора, так и — в сплаве — неповторимо высокий профессионализм, органично сочетающий и новаторство, и продолжение лучших традиций русской словесности.
Гордость и восторг переживает Серафимович. И как явственно велико его нетерпение поведать миру о принятом к изданию романе.
Он приводит Шолохова в клуб знаменитой фабрики «Трехгорка» и просит читать главы. Прекрасна символичность того, что именно рабочие первыми познакомились с «Тихим Доном». Один из очевидцев вспоминает: «Серафимович во время чтения не сводил с Шолохова восхищенных глаз, он показался мне в этот вечер помолодевшим».[40]
Едва заканчивается журнальная публикация первой части романа, как в «Правде» (19 апреля 1928 г.) появляется статья «Тихий Дон». Именно здесь перо старого писателя вывело нынче хрестоматийно известный образ орелика, расширившего, размахнувшего громадные писательские крылья:
«На кургане чернел молодой орелик. Был он небольшой, взглядывал, поворачивая голову и желтеющий клюв.
Пыльная дорога извилисто добежала к самому кургану и поползла, огибая.
Тогда вдруг расширились крылья, — ахнул я… расширились громадные крылья. Орелик мягко отделился и, едва шевеля, поплыл над степью.
Вспомнил я синеюще-далекое, когда прочитал „Тихий Дон“ Михаила Шолохова. Молодой орелик желтоклювый, а крылья распахнул.
И всего-то ему без году неделя. Всего два-три года чернел он чуть приметной точечкой на литературном просторе».
Еще участие в пропаганде романа — пишет в том же году предисловие для выпуска «Тихого Дона» в «Роман-газете».
Очень важны были эти первые положительные отклики для Шолохова. Но литературный восприемник не успокаивается. Долго работает и в конечном счете создает большой художественной силы очерк.
Этим литературным портретом Серафимович первым одарил читателей блестящей возможностью зримо увидеть столь неожиданно и стремительно взлетевшего в самый зенит орелика. Он познакомил страну с Шолоховым и в его писательском труде и в большой общественной деятельности, во взаимоотношениях со станичниками-земляками и с тем, как побыл автор «Тихого Дона» за рубежом, с увлечениями человека и с привычками творца, познакомил с красотами донского раздолья… Мастерски многокрасочен этот портрет. В нем зоркие наблюдения, каков писатель сейчас, после «Тихого Дона», в нем воспоминания о былом, в нем даже предвидения. Здесь и анализ, и сопоставления, и оценки огромной общественной и литературной значимости шолоховского творчества. Очерк этот ничуть не потерял своей необходимости для новых поколений читателей. Он полностью сохранил до наших дней ценность познания, как жил и работал тогда в высоком полете орелик из Вешенской. Очерк и сейчас, как сполна убедился, читается с живейшим интересом.
Но и это не все в проявлениях заботы. Серафимович счел нужным познакомить своего друга с известными писателями тех лет, в том числе с зарубежными. Среди них — немцы Иоганнес Бехер и Франц Карл Вайскопф, венгры Мате Залка, Бела Иллеш и Антал Гидаш, китайский профессор и переводчик с русского Цао Цзинхуа… Хотел учитель этого или нет, но все эти знакомства стали не просто еще одними знакомствами, а сыграли, оказывается, свою роль в международном признании романа (стало сбываться сказанное Серафимовичем в 1927-м — о том, что Шолохова через два-три года узнает весь мир). Так, один из тех, кто познакомился с Шолоховым на квартире у редактора «Октября», Бела Иллеш, опубликовал первую в печати Венгрии статью о «Тихом Доне». Эта статья привлекала внимание даже своим заголовком. Он, уверен, оказался неожиданным для тех, кто ничего прежде не знал, не слышал о Шолохове: «Новый Толстой в русской литературе». Теми же чувствами обуреваем и Вайскопф, который тоже пишет статью. В ней он оповещает немецкого читателя: «Величием своего замысла этот роман напоминает „Войну и мир“ Льва Толстого!» И китайский литератор «сагитирован» в пользу Шолохова. В его дневнике следующая запись ответа Серафимовича на вопрос «Кого из писателей он больше всего выделяет?» — «Шолохов, Леонов, Иванов… Особенно Шолохов. Мне очень нравится его „Тихий Дон“».[41]
Казачок из Вешенской вызывал у Серафимовича восхищение всем. Он внушает своим молодым друзьям из литобъединения необходимость учиться у Шолохова и, полагаю, не без особого умысла, помимо всего прочего, сказал: «И правильно он не приезжает в Москву. Сидел человек на Дону, в станице, и работал». Как-то позже снова подчеркнет эту особенность: «Шолохов правильно живет, он, несмотря на свою славу, не уходит и не может уйти от тех людей, которых полюбил с детства и о которых написал такие великолепные страницы». Еще как-то, вспомнив свое пребывание у Шолохова, обронил: «Помните, как его колхозники Мишей звали? Чужого так не назовут…».[42]
Вся эта цепь заботливых поступков и чуткой поддержки, верных оценок, доброжелательных размышлений не случайна. Во всем этом Серафимовичем движет и забота о Шолохове (не забудем о тогдашнем его возрасте, который сам по себе еще нуждается в поддержке старших), и заинтересованность в скорейшем развитии советской литературы. Видимо, примерно в то время, когда знакомится с рукописью «Тихого Дона», публикует осенью 1927 года в «Правде» очерк «Откуда повелись советские писатели». В нем пишет: «И разве пролетарский молодняк не начинает наполнять журналы в центрах? Разве читатели не повернули головы к „Разгрому“ Фадеева? Разве широко размахнувшийся красочный и углубленный Шолохов не заглянул из-за края, как молодой месяц из-за кургана, и засветилась степь? И разве за ними шеренгой не идут другие? И ведь это все комсомол либо только что вышедшие из комсомола. Послушайте, — ведь этого же нет ни в одной стране!» Почтительно сказал как-то: «Наш казачок… куда скакнул… укажите еще одного такого — нету!»
«Тихий Дон» уже стал с помощью «Октября» достоянием читателей, а главный редактор все переживает удовлетворенное изумление. Вот одно из свидетельств той поры:
«Он появился в редакционной комнате… Глаза его сияли молодой, восторженной задумчивостью, которая, конечно, не сейчас возникнув, еще не оставила его.
— А я, знаете, зачитался… Михаилом Шолоховым зачитался. Как здорово это получилось, что мы его напечатали, открыли его „Тихим Доном“!.. Ох, даже подумать страшно, что такое эпохальное произведение могло бы залежаться где-то в тени, когда народ ждет именно такой эпопеи!.. Талантище-то… а?.. Донские станицы, казачьи курени и бабы, деревенские улицы… а сквозь все это видишь всю Россию!.. И люди, все эти старики, старухи, парни, молодицы… кажется, вот с
